class="p1">— Я соглашусь на поправку один семь, — едва слышно заявляет Кулак.
— Чудесно. Согласись. Или внеси сам. Я к этому никакого отношения иметь не буду.
Стоит напротив меня и, кажется, не дышит вовсе. Как статуя.
Мне опасно находиться рядом с ним. Он — по-настоящему страшный человек. Магнетизма такого радиуса, что у меня нет шансов. Он заставляет делать людей, что он хочет. Мне приходится бороться каждую минуту и с ним, и с собой.
Я… я не могу сделать вдох нормально. Потому что в его присутствии мое тело уверенно, что это Кулаку решать, дышать мне или нет. Что это функция Кулака теперь закачивать мои легкие кислородом или нет.
— Что ты хочешь, говори? Какую поправку?
— Никакую.
— А что хочешь?
— Кулаков, нас ждут там вообще-то. Обсуждение идет. Вон там.
— Все что-то хотят. Не поправку, так что?
— А что ты хочешь? — срывается мой голос и жалею об этом, но уже поздно.
Мой спонтанный вопрос будто предоставляет ему разрешение придвинуться. Потому что от смятения я не сопротивляюсь сближению.
— Как в прошлый раз. Хотя бы так.
Кулак говорит с плохо скрываемой агрессией, но без злости. Его рука движется неровно, когда он терпеливо отводит мои волосы назад, открывая плечо и шею.
Удерживаюсь-удерживаюсь, чтобы глаза от наслаждения не закрыть.
Даже еще толком не коснулся.
Из всех людей… это чертов Кулаков оказался столь подходящим мне.
Никогда не везло в любви: все не то, и я не могла тратить время на что-то среднее.
И еще по одной причине, но если вспомню — то сдамся раз и навсегда. Только Кулакову удалось все это перекрыть.
— Хотя бы? Да мне в жизни никто…
Дергаюсь, понимая, что уже поздно и сказанула лишнего. Он медленно отводит мои волосы от плеча с другой стороны.
Делает вид, что спокойный, а я чувствую, что сейчас из него рванет ярость. Хоть как-нибудь, да рванет.
Решил поизображать один раз сдержанного, чтобы усыпить мою бдительность. Я еще так долго его без быкования не видела.
Вынуждена признать, что это… работает.
Хоть и знаю, что обман.
— Что «тебе в жизни никто»? Отвечай-ка мне.
— Нам… нужно идти. Давай, отходи, пожалуйста.
— Нет, Алиса. Что «тебе в жизни»? Никогда никто сиськи не дергал так хуево?
Вообще-то хотела сказать, что никогда меня не ласкали так долго и… хорошо.
Но для него это «хотя бы». Сиськи подергал. Ну и ладно. Дай же мне забыть об этом!
— Не скажешь. Хочешь мстить мне. А что еще хочешь? Че сделать-то, чтобы раз еще?
Меня такая злость берет, что собственный голос не узнаю.
— Станешь на колени тут. Тогда можешь еще раз. Вот прямо дам издеваться над собой. Но сначала на коленях придется постоять.
Пытаюсь пройти, но он мягко прислоняет меня к рукомойнику. И жестко хватает за затылок. Голову держу поверху, чтобы ему мой гнев был лучше виден.
Не понравилось мое предложение, значит.
На то и рассчитывала.
Он приоткрывает рот, рассматривая мое лицо. Тащит воздух ноздрями. Его ладонь на затылке мои волосы гладит, небрежно сминая.
— Если я стану на колени, то ты следом. Чтобы грудь свою показать. Помнишь?
Голос звенит от ярости. У него на на правой стороне дергается желвак.
Одно радует, измывания не проходят для него так гладко, как хотелось. Пустоголовая Алиса Чернышевская не шибко быстро падает под ноги.
— Вася, я никогда не отступлюсь от детдома и Устава. Отвлекай или ломай меня. Никогда.
— Я не хочу слышать про этот ебаный Устав, — теряет он контроль, и опять коверкает звуки, когда не может полностью слова выговорить, — говори уже, ты станешь на колени следом или как всегда балаболишь?
— Я! Никогда не балаболю!
Вырываюсь и толкаю его в грудь. Он подается и шаг назад делает.
И опускается передо мной на колени.
На плиточный пол туалета Дома Культуры.
Грязный, исщербленный пол.
Это было по-настоящему дрянной идеей. Никакого победного высокомерия по поводу его коленопреклонения не будет.
Он — гигантский мужик, который и на коленях смотрится внушительнее меня. А теперь мне еще следом опускаться. И опять…
Я думала, он никогда не согласится! Ни за что!
В его взгляде ясно читается: Кулак все с самого начала понял. Расставляет ноги пошире, и у меня во рту пересыхает. А затем стягивает с себя футболку.
— Иди сюда, — зовет грудным голосом. Низким, звучным. Гравием по моей коже перекатывающимся.
У него широкая грудина, кое-где всполохами черных волос покрытая. Размах пугает меня и… глаз оторвать не могу.
— Алиса, — заводится он от нетерпения.
Перебираю ногами кое-как. Честно говоря, боюсь упасть. Меня вообще такой страх берет, давно такого не переживала. Кулак как-то странно глядит в меня, и я понимаю, что сжимаю вспотевшую ладонь прямо у сердца.
Опускаюсь на колени, как в дикие воды погружаюсь.
Задушенное взвизгивание не удерживаю, когда он меня к себе одним махом притягивает. Мне уже все равно становится на то, что я в очередной раз проиграла или что… Лишь бы что-то от меня осталось после этого.
— Алиса, — вполголоса говорит Кулаков, — че дрожишь? Отвечай мне.
— Н-ничего.
Он губами припадает к моей шее. Оголтело засасывает кожу и лижет, и так по кругу. Меня размаривает каждое движение, каждый шорох — будто тело отдыхает впервые после беспрестанного тысячелетнего труда.
Это будет… гигантский засос. Почему мне плевать? Меня должно это волновать… По какой-то причине должно, но сейчас не вспомню.
Он сжимает меня вдруг крепко, до хруста ребер крепко, а потом отпускает.
— Иди, если хочешь.
На меня не смотрит. Только челюсть напряженную различаю перед собой.
— В смысле!
— Ты оглохла? — огрызается он. — Иди, если хочешь. Ты думала, я на колени не стану? Плохо думала!
Нельзя ли обойтись без оскорблений в ее адрес хоть один раз?
— То есть… это и есть издевательство? А неплохо придумано, — размазываюсь я так, что за плечи его хватаю.
Ведь сработало же! Я уже… я уже размякла, как и в прошлый раз.
Теперь Кулаков хочет, чтобы я наглядно уяснила, как ему не нужна доступная наивная девка. Завел и
